By Anonymous, World BEYOND War, April 28, 2023
Russian Version Below
I ask you to read this piece in full and with an open heart. If you read it only in part, or with a closed heart, then its meaning will elude you. It hurt to write this piece, and it will hurt to read. But I believe the testimony described and the lessons it impresses on us must be communicated. The pain of reading, I pray, will bring you clarity and, ultimately, even if much later, relief. “The truth will set you free.” John 8:32
PREAMBLE
When people you cherish live and fight on both sides of the front, the war changes character. It does not feel right, or defensive, or sacred. It just feels cruel. You read in between the lines, you listen in between the slogans, you look in between the raised flags. You sense loss everywhere. You have no victories, taste no justice. Sometimes you feel anger, but only briefly. Mostly you feel pain. You feel this deep, inescapable pain that drags you down to the bottom of the earth. Your loved ones on either side often treat you with suspicion or even accuse you of being “with them.” You feel trapped there in no man’s land, desperately dodging shots from either direction, yet still torn to pieces by the mine that you cannot avoid, the mine that is not your loved ones’ flashes of hostility toward you, but their hatred for each other. And in this burning hell, you understand the war. The war is not tyranny or heroism, not at its bleeding heart, not for you. The war is trauma. The war is pain, from start to finish. It is many different layers of pain. And nothing else.
Caring for people on both sides alters your view of events. When your loved ones face each other across the barricades to protect their cities and villages from indiscriminate bombardment, the grand explanations for the war become less meaningful. The propaganda and the blatant lies on either side lose their sway. Rather than view a siege or an attack as part of some great narrative, you see it for what it fundamentally is. You see death and destruction. You see the mad spiral of violence. There is no embellishment. You look at the ruins, at the hastily dug mass graves, at the bereft relatives and shocked children, and you do not seek to make a point of it one way or another. There is no point, only pain. You do not seek to glorify or diminish any of this misfortune. You just look, and you regret. You ask not who committed this evil, you ask not where it happened, you ask not whom the victims supported. You seek to prove nothing. You seek only to uncover the truth. To surrender yourself to the truth.
Filling a mass grave in Mariupol, March 2022. Image source.
The truth is not a collection of facts. Nor is it a series of slogans or simple formulas. It is a vast horizon of emotions, of experiences, of pain. The truth cannot “belong” to any one person or side. It does reside in each of us, yet only in part. The truth is larger than us, it is higher than us, and we can only know it by knowing each other. We will not grasp it otherwise. If we think we will, we are only deluding ourselves. We cannot access it alone. But, if we listen to one another, I believe we can. And I believe that in the truth, together, we can find that elusive peace. Not just I, but all of us who have suffered.
For the sake of lifting us all toward the truth, I wish to consider the tragic case of Mariupol. This recently thriving and beautiful port on the Sea of Azov now lies in ruins. Thousands of its civilians have perished, hundreds of thousands more have left, including friends of mine. During the early weeks of the battle for the city in 2022, when my friends were trapped there incommunicado, I lived in the shadow of the uncertainty of whether they remained alive. By sheer fortune, they survived.
I do not mean to impart the whole truth of Mariupol in this piece. I could never in a single article or book, nor could anyone else. I would like only to relate my friends’ perspective and ponder its implications. I believe that their sober perspective, which I have not found reported elsewhere, deserves to be brought to light; I strongly suspect that it is far more widespread than contemporary media coverage of Mariupol would imply. At once, by giving the lie to the currently prevailing Manichean delusions, my friends’ account lays bare this war’s true nature: pain, dissociation, and spiraling violence.
To write of this catastrophe, the tragedy of Mariupol, one must assume a grave responsibility; especially me, as an outsider. I do. I sense the gravity of the truth, and it moves me.
The approximate military situation in the region as of August 7. The war grinds on. Image source.
MARIUPOL
The tragedy began in the spring of 2014. According to my friends, the majority of the citizens of Mariupol, like most residents of Eastern and Southern Ukraine, were frightened by the Maidan Revolution in the capital of Kyiv, popularly viewed as a United States-supported coup, and the new government that had come to power. The reasons were several, including the revolution’s violent conclusion and the hostility toward Russian identity among some of the protesters and the politicians who inherited the state. Anti-Maidan demonstrations emerged in Mariupol in response, originally at the initiative of unarmed civilians. The ninth of May, the anniversary of the Soviet Union’s victory over Nazi Germany, witnessed the most tumult. The day, sadly, culminated in bloodshed and flames.
The course of events is disputed, inevitably. Very roughly told, the typical narrative among locals holds that anti-Maidan separatist activists occupied the central police station with the cooperation of the local security structures. The government in Kyiv sent troops to restore control. Members of the nascent Azov Battalion, whose insignia bear both Ukrainian and Nazi symbols, volunteered their assistance. The resulting clash claimed the lives of several Mariupol police, civilians, and Ukrainian fighters and left more wounded. The occupied building burned down after sustaining heavy fire from Ukrainian forces. Still, these forces ended up leaving the city and two days later, on May 11, separatist activists ran a number of polling sites in Mariupol for the referendum on the future of Donetsk province. According to my friends, as well as the official results, most citizens of Mariupol participated in the referendum, and most who participated voted in the affirmative on the single question, “Do you support the declaration of state autonomy of the Donetsk People’s Republic?” Proponents of this path predominantly expected that the Donetsk People’s Republic (DPR) would accede to the Russian Federation via another referendum to follow within months.
Fighters from the Azov Battalion. Blue and yellow are the national colors of Ukraine, while the central symbol is a mirror reflection of the Wolfsangel borne by the Nazis. The sun wheel in the background is a white version of the Black Sun, an emblem originating with the Nazi Schutzstaffel. Image source.
The burning central police station of Mariupol on May 9, 2014. Image source.
Mariupol locals queueing to vote in the referendum on May 11, 2014. Image source.
Such a referendum never happened, even in the parts of the region kept by the DPR. In Mariupol it was prevented anyway by the return of Ukrainian forces in June. More fierce street fighting unraveled, although Mariupol avoided the artillery battles that ruined areas of nearby towns. The DPR militiamen and activists in the city were ultimately suppressed. Politicians and security personnel who had sided with the DPR were dismissed or detained. Thus fell the DPR in Mariupol. The Ukrainian government’s retention of Mariupol by force, with critical Western support, did not, however, reclaim the hearts of citizens. Most continued hoping to join Russia for at least two or three more years, my friends say. Eventually, contentment with the city’s trajectory of development and dread at the prospect of war prevailed over Mariupolites, and the desire for Russian sovereignty ebbed. The fighting in the region meanwhile did not cease, of course. Ukraine regarded the territory retained by the DPR with critical support from Russia, including the multi-million-person city of Donetsk, as occupied, while the DPR held the same view of the territory of the original Donetsk province retained by Ukraine, including Mariupol. Ceasefires did not hold. The blood kept flowing.
On the eve of the twenty-fourth of February, 2022, the four hundred thousand people of Mariupol wanted to live. The city had not seen violence since 2015. Its economy flourished. Citizens generally objected to the presence of soldiers in the city, particularly of fighters from the Azov Battalion, now part of the National Guard of Ukraine. They also resented the latest Ukrainian governments for enacting a series of nationwide restrictions on the Russian language. This political agenda provoked great anger in the city. Still, Mariupolites aired their grievances by supporting pro-Russian parties in elections, and the vast majority desired or were at least content to remain part of Ukraine. They did not wish for an upending of their condition, an upending of the peace. They no longer aspired to join Russia. But the Russian leadership did not bother to ask Mariupolites. Early in the morning on February 24th the advance on Mariupol commenced from multiple directions.
The Armed Forces of the Russian Federation and the subordinate Donetsk People’s Militia surrounded the city within two weeks. The fighting stopped movement in and out of the city and damaged power lines. The residents who remained were cut off from the outside world. Mariupol essentially became a black box. In my friends’ view, the following is how tens of thousands bled or perished, how the hopes of multitudes more were shattered, why today Mariupol is less a city than a corpse.
Briefly put, there was shooting everywhere, from either side, and the shooting did not relent. Russian and DPR soldiers fired on “presumed” Ukrainian positions. They sprayed many locations where Ukrainian soldiers could have been. The former did not aim scrupulously or “verify” every target—not at all. On the other hand, Ukrainian soldiers tended to strike Russian and DPR positions from the best vantage points: balconies on the higher stories of residential buildings, which they entered uninvited, mildly put. The way the hostilities were conducted in a populous urban environment wreaked prodigious death and destruction, yet the horror gave pause to neither side. Each pursued a “higher” cause.
Hostilities in Mariupol. Image source.
Then there is the agonizing question of evacuations from Mariupol. My friends do not know whether Russian and DPR forces refrained from violating negotiated humanitarian corridors, that is, more concretely, that the latter did not fire upon civilians fleeing the city. This is because neither my friends nor their connections made it to that point. Word of corridors did not reach most residents of the city, my friends recall. The corridors may as well have been a fiction. My friends never saw the evacuation buses proclaimed by the mayor of Mariupol, who for weeks led the world to believe that he remained in the city, when in truth he had left shortly after February 24th. People tried to depart in columns that they organized themselves but were turned around by Ukrainian soldiers at checkpoints. Tens of thousands of residents, including my friends and their circle, were thus trapped in the beleaguered city without running water, gas, electricity, food until Russian or DPR soldiers captured their neighborhoods and let civilians go.
LOVED TO DEATH
I find that there is a crucial point to appreciate. The nature of the battle for Mariupol does not mean that either army is inherently “depraved,” nor is the country or nation standing behind that army. No, all armies acted in the name of patriotism. Each put country and nation first. In this sense, we on each side can well continue to exalt the feats of our “defenders” and mourn the loss of “our own,” the people of Mariupol. Our patriotism happens to satisfy all of us except these “very own” of ours, who, apparently, turned out to be no one’s.
Our patriotism failed the people of Mariupol because it meant that military objectives took precedence over civilian lives. The Russian and DPR armed forces had to urgently take Mariupol to eradicate the enemy resistance there and fully control the Azov coast from Crimea to Donbas. It mattered more to finish the job quickly and totally than to protect civilians at the expense of more casualties among troops in closer, more discriminating combat. Besides, this was war, and in war people die. The Ukrainian armed forces, meanwhile, had to prolong their resistance in Mariupol for as long as possible to deflect enemy forces from other axes and inflict as substantial losses on the enemy as they could. Even though the enemy showed little mercy, keeping Mariupolites for human shields was preferable to having no shields at all. Ukrainian forces probably blocked exodus from the city for ideological reasons, too, since the enemy surrounded the city and it was very possible that civilians would take refuge in enemy-held territory, which would have been seen as treason. This was war, in any case. In war people die.
But, as my friends emphasize to me, the people of Mariupol would have liked not to die. They would have liked to avoid the ordeal altogether. My friends tell me that they would rather have had their friends live than be “liberated.” They would rather that children not have been orphaned than Mariupol have received the distinction of “Hero City of Ukraine” in recognition of the “heroism” of its people. The children, almost certainly, would today rather have parents than heroes, of any country. Yet they do not because it would not have been in the interest of either warring nation.
Reading this piece, perhaps citizens of Ukraine, or of countries that have militarily or politically supported Ukraine, and citizens of Russia, including citizens of the since incorporated DPR, feel dismayed at the idea that our own side carries anything more than minimal responsibility for the horror in Mariupol, whichever “our side” may be. What I have mentioned is just the beginning, of course; my friends have told me of further wrongs against the people of Mariupol committed by either side, but I have not described these even more appalling incidents because they were not central to the overall story—except, naturally, for the victims whose lives were destroyed. I do hope we who had the fortune of being on the outside remain capable of regret.
The dismay we ought to feel comes from the logical consequence of “non-minimal” responsibility, or, put more directly, culpability. On one hand, if the Russian citizens among us harbored more suspicions about our assumptions, then we would have realized that Mariupolites did not dream of “liberation” and would never adopt this view of military action as long as they live. We would also have realized, once the “liberation” began, that, as things went, our troops “liberated” them not just from Ukrainian authority, but also from their homes, their relations, and ultimately, in many cases, their existence on this earth. On the other hand, if the Ukrainian and Western citizens among us had done more questioning of our own assumptions, then we would have realized that not Russia, at least not Russia alone, prevented Mariupolites from saving themselves from the fighting. In the end, in either scenario, more Mariupolites would be alive today.
They are not, however, because most of us never questioned our prejudices, not even for a moment. But why not? Why did we fail to notice as our side carried out acts of objective cruelty? Why were we so quick—perhaps too quick—to note when the enemy sowed suffering, but when our compatriots did the same we saw nothing?
TRUTH IS PAIN
We never see our own reflection in the blood because our vision is obscured by pain. It has been from the very start. We all felt, in that initial moment of turmoil, an assault on our identity, on our loved ones, on our home. We began to hurt. But we hurt apart because we hurt for different identities, different loved ones, and different homes, or so we thought. We perceived the threat from one another because, unfortunately, human nature is to fear “the other.” Human nature is also to turn away from “the other.” We fatefully ceased our communication, not that it was ever particularly strong to begin with. We came to believe we are alone because “the other” lost its human face. It lost its own consciousness, its morality, the legitimacy of its needs, and, finally, the right to life. For as the violence unfolded “the other” irredeemably assumed the face of “the enemy.” The pain of the initial trigger and then the pain of the violence locked us and “the enemy” in worlds apart.
A physical division occurred, certainly. By the end of the summer of 2014, a blood-soaked frontline appeared in Donetsk province that separated Donetsk from Mariupol, and Kyiv. These cities ended up in the hands of opposite “sides,” and crossing the line of contact was difficult and possibly dangerous. People largely stopped interacting with and even ever seeing those who lived over the line.
But the fatal division was psychological, for people on either side came to understand the city across the front in Donetsk province, whether Donetsk or Mariupol, to be “occupied” and believe that its “liberation” was a cause worth dying for, a cause worth killing for. Obviously incompatible, these new, fervidly held worldviews together reduced the cities and their residents to effective objects of “liberation.” Donetsk, Mariupol, and other cities in the region lost the right to peace. Their residents lost the right to life. And, as we have tragically seen, not only they. For the psychological divide runs between Kyiv and Sevastopol in Crimea, too. It runs between Kharkiv and Belgorod. Yes, it even runs between Moscow on one side, and Brussels and Washington on the other. Donetsk, Mariupol, Kharkiv, and the other cities already defiled by war portend the far more total destruction that inevitably awaits the rest of us, should we expect it or not, unless we look beyond our antagonistic worldviews into each other’s eyes.
The Donetsk region became divided, and the different parts “occupied” by one side or the other. The text reads, “Some cried, ‘This is our land!’ Others cried, ‘No, it is ours!’ The land whispered, “You are all mine…’” Image source.
Yet, we do not. Our gaze never meets. We stay locked apart in false worlds of innocence and justice. And the walls of these prisons are thick.
When our side is accused of evil, our first reaction is to dismiss the report as false. This holds true even if cold military logic points to our side’s responsibility, even if eyewitness accounts do the same, even if many such accounts of similar incidents exist over the long course of the war, which bolsters the likelihood of at least the overarching theme. Of course, we are abetted by the total segregation of the information space as a result of universally biased mass media and social media fragmented into echo chambers. This vast invisible wall that divides the information space blocks testimonies that contradict our prejudices and traps us with skewed or plainly spurious contrary “testimonies” on the offenses truly committed by our side.
But what is more ruinous is that even if such “unfavorable” evidence somehow reaches us, and even if we somehow suspend our ideological assumption of our side’s perfect virtue, we do not turn to repentance. No, instead we count corpses. We count how many of “theirs” died compared to how many of “ours.” If “our” numbers are higher, then “their” dead do not matter. If “our” numbers happen to be lower, then we find some other measure by which to “come out ahead,” perhaps the length in years of our ordeal. Ultimately, “their” dead never matter. We say, “But look at what they have done to us!” “Their” misfortune is therefore really not so terrible, “objectively.” In fact, it is really nothing at all. Maybe, if anything, it is deserved.
We are convinced, however, that we ourselves do not deserve to suffer. We are right, of course! Yet only in part, because the truth is that no one deserves to suffer. Acknowledging it may initially feel as painful as our current reality, but the truth is that the other side’s suffering is no more deserved than our own. The truth is that children on neither side “deserve” to experience war and die. The truth is that nonetheless on both sides children have died and we have suffered infinitely.
The truth, ultimately, is that overcome with our own pain, we overlook the pain we cause to the other side, and sometimes directly to “our own.” We avert our eyes and close our hearts while continuing to kill each other, including our children. We ignore, excuse, or revel in the misery we wreak.
So we go on dying. Yes, although we might not know the truth, the truth does not spare us. It matters nothing that we do not see the truth for what it is, that we “know” another “truth” instead, that we all insist on our innocence. Whether or not we see the blood on our hands, it is there, and we will continue suffering the consequences because the truth has a terrible face, too. This face is the mad spiral of violence that will continue blazing a path of destruction, spinning ever more angrily and wildly, until either we finally awaken or no one is left. This spiral of violence is the fruit of the pain we have suffered, the seed of the pain we will suffer next. If pain is the soul of the war, then this spiral is its harsh body, more damaged and more cruel with each day.
The uncontrolled violence hardens convictions on each side that coexistence is simply impossible. Each side grows more certain that the other is an implacable threat to its security. Fear prevails. There is no expectation of the reasonableness of the other side, so each side decides that the only solution is to vanquish the threat, to totally annihilate the enemy. This is the logic of the deranged brain of the war, enslaved to the body but making it all the more desperate.
And the spiral of violence has become desperate indeed. It has laid waste to Mariupol in one of its angriest turns yet. Besides the scale of the loss, what is remarkable about this case is that both sides carry unmistakable responsibility. This is less obvious in the shelling of Donetsk or Kharkiv, for instance, where the Ukrainian or Russian army, respectively, fires on the city at whim, but civilians are allowed to evacuate into the rear (not that these situations are any less evil). I see no virtue in judging which side is “more culpable” for the fate of Mariupol; fundamentally, each had the option to spare the lives of Mariupolites, and each chose otherwise. This fact must be appreciated, for it exposes the myth of “innocent” warfare and “inevitable” death that forms the toxic but intoxicating air of our false worlds.
The truth has been right before our eyes. The testimonies from thousands of survivors are out in the open. It is all there. Yet we have sought out, believed, and grieved over only part of the truth because the rest would, in one way or another, “vindicate the enemy.” Indeed, I daresay, we all have treated as “the enemy” even the majority of Mariupolites for their unwillingness to bleed and die for our delusions in a hell of our own making. That is why no, none of us have the right to call the people of Mariupol “our own.” I am sorry, truly, but we do not.
TRUTH WILL DELIVER
To abolish our spite and apathy for human life, to arrest the spiral of violence, to deliver ourselves unto the truth, I implore us to once more treat each other not as “the enemy,” but as the people we are. The pain at the heart of the war translates into the fear and distrust at its nerve center because we refuse to communicate, cooperate, sympathize, show mercy to each other. If we peel away the layers of ideology, we will see that this refusal is indeed a decision. So long as we choose to refuse each other, we choose war. But war is not and will never be inevitable.
Yes, we are in deep, I know. We are in nightmarishly deep, yet no matter how deep we will go, the essence of the war will never change. Rather, it will only become more vital that we change, that we accept each other as people no less bereft and vulnerable than ourselves. It will be ever more urgent that we regain our belief in each other, both sides, together. Only good faith will rescue us all from this hell. The war has taught that either we live together or we die together, after all.
Let us begin by communicating with each other. Let every one of us talk with someone from the other side. There may appear to be nothing left to speak about after all the death. That is wrong. Let us speak about all the life. Let us speak about ourselves, let us speak about the children still alive in our cities, let us speak about our compatriots in uniform who remain on this earth, for now, but who every day walk near the valley of death. How many more people need to die until we begin counting our living with the same care as our dead?
I admit that I do not expect much sympathy now for the ideas I have articulated. I do not expect much understanding. I humbly ask all of us to cleanse our hearts of spite and learn from others that the war, at its core, is no one person or side’s evil, but only pain, pain that begets more pain, and more, and more in a catastrophic development of events that ensnarls everyone. This, I should clarify, is not to disregard those who derive benefit from others’ pain; such rogues tend to hold the reins of power on every side and undeniably play an influential role in the tragedy, but they are ultimately opportunist hangers-on, so to speak, rather than the protagonists. The latter are we who have lived honestly, or who would like to think so.
For we have not surrendered ourselves to the truth of the war, the full, unfathomably painful truth, but I ask that we do. I ask that we surrender ourselves to the truth rather than return to cruelty, pride, and illusion. I believe in us. I deeply believe that we can transcend our cruel instincts. I believe that we can appreciate that truth transcends country. In fact, so long as we evade the truth, we destroy our countries. I pray that we will see. I pray that we will see the truth and free ourselves of the terrible yoke of war!
Я прошу прочитать это эссе до конца и с открытым сердцем. Если прочитать только часть или с закрытым сердцем, то смысл эссе вас минует. Принесло боль писать это произведение, и принесет боль читать. Однако я считаю, что представленное свидетельство и уроки, которые оно нам внушает, должны быть оглашены. Боль от чтения, надеюсь, созиждет ясность и в итоге, возможно даже намного позже, принесет облегчение.
«Истина сделает вас свободными.» От Иоанна 8:32
Те смертельные вещи, которых не видим
ВВЕДЕНИЕ
Когда дорогие тебе люди живут и сражаются по обе стороны фронта, война приобретает особенный характер. Она не кажется правильной, оборонительной или священной. Она просто жестока. Ты читаешь между строк, слушаешь между лозунгами, смотришь между водруженными флагами. Ты повсюду ощущаешь утрату. Для тебя нет побед, нет чувства справедливости. Иногда ты чувствуешь гнев, но ненадолго. В основном ты испытываешь боль. Ты испытываешь такую глубокую, неизбывную боль, которая тянет тебя на дно земли. Твои близкие с обеих сторон часто относятся к тебе с подозрением или даже обвиняют тебя в том, что ты «за других». Ты чувствуешь, что ты в ловушке, что ты на ничейной земле, отчаянно уворачиваешься от обстрелов из каждого направления, но все же подрываешься на мине, которой ты не можешь избежать, мине, которая является не вспышками враждебности твоих близких по отношению к тебе, а их ненавистью друг к другу. И в этом пылающем аду понимаешь войну. Война — это не тирания и не героизм, не в ее кровоточащей сущности, не для тебя. Война — это травма. Война — это боль от начала до конца. Это много разных слоев боли. И ничто иное.
Беспокойство о людях с обеих сторон меняет твой взгляд на события. Когда твои близкие стоят по разные стороны баррикад, чтобы защитить свои города и села от неизбирательных обстрелов, грандиозные объяснения войны становятся менее значимыми. Пропаганда и откровенная ложь с обеих сторон теряют свое влияние. Вместо того, чтобы рассматривать осаду или нападение как часть какой-то великой истории, ты видишь события такими, какие они есть. Ты видишь смерть и разрушение. Ты видишь безумную спираль насилия. Приукрашений нет. Смотришь на развалины, на торопливо вырытые братские могилы, на выживших, огорченных утратой, на шокированных детей, и не пытаешься увидеть тот или иной смысл. Нет смысла, есть одна боль. Ты не стремишься прославить или приуменьшить ничего из этого несчастья. Просто смотришь и жалеешь. Ты не спрашиваешь, кто совершил это зло, не спрашиваешь, где это случилось, не спрашиваешь, кого поддерживали жертвы. Ты ничего не пытаешься доказать. Ты стремишься только обнаружить истину. Отдать себя истине.
Заполнение братской могилы в Мариуполе в марте 2022 года. Источник фото.
Истина — это не набор фактов. Это не набор лозунгов или простых формул. Это необъятный горизонт эмоций, переживаний, боли. Истина не может «принадлежать» какому-то одному человеку или стороне. Она, да, живет в каждом из нас, но только отчасти. Истина больше нас, она выше нас, и мы можем познать ее, только познав друг друга. Мы не поймем ее иначе. Если мы думаем, что поймем и так, мы только обманываем себя. Мы не можем достичь истины сами. Однако если мы послушаем друг друга, я верю, что сможем ее достичь. Более того, я верю, что в истине мы сможем вместе найти тот долгожданный мир. Не один я, но и все, кто пострадал.
Ради приближения всех нас к истине, как я ее понял, я желаю рассмотреть случай Мариуполя. Тысячи его мирных жителей погибли, еще сотни тысяч уехали, в том числе и мои друзья. Эта недавно процветающая и красивая гавань Азовского моря сейчас лежит в руинах. В первые недели битвы за город 2022 года, когда мои друзья оказались застрявшими там без связи с внешним миром, я жил в тени неуверенности, были ли они живы. Чисто благодаря везению, они выжили.
Я не собираюсь передать в этом эссе всю истину о Мариуполе. Я никогда не смог бы этого сделать в одной статье или книге. Ни я, ни кто-либо другой. Я здесь хотел бы лишь представить точку зрения своих друзей и поразмышлять над ее значением. Я полагаю, что их трезвый взгляд заслуживает того, чтобы его осветили. Более того, я сильно подозреваю, что такого рода взгляд гораздо более распространен, чем казалось бы судя по современным репортажам о Мариуполе СМИ. В то же время, рассказ моих друзей опровергает господствующие в сей день манихейские иллюзии, таким образом обнажает истинную природу этой войны — боль, разобщенность и возрастающее насилие.
Чтобы написать об этой катастрофе, о трагедии Мариуполя, непременно следует взять на себя весомую ответственность. Особенно мне, как постороннему. Я беру на себя такую ответственность. Я ощущаю весомость истины, и она движет мной.
Примерная военная обстановка по состоянию 5 августа 2022 года. Война тягостно продолжается. Источник карты.
МАРИУПОЛЬ
Трагедия началась весной 2014 года. Согласно рассказам моих друзей, большинство мариупольцев, как и большая часть жителей востока и юга Украины, были встревожены киевским Евромайданом, популярно воспринятым как государственный переворот, а также пришедшей в итоге Евромайдана новой властью. Причин тревоги было несколько, в том числе кровопролитное завершение Евромайдана и враждебное отношение ко всему русскому со стороны некоторых митингующих и политиков, которым достались институты власти. Следовательно, в Мариуполе возникли антимайдановские демонстрации, изначально по инициативе безоружных мирных жителей. Девятое мая было самым бурным. День, к сожалению, закончился кровопролитием и пламенем.
Ход событий оспаривается, конечно. Очень грубо говоря, согласно нарративу, распространенному среди большей части местных жителей, антимайдановские сепаратистские активисты заняли здание городского управления милиции при содействии этой же милиции. Правительство в Киеве отправило войска, чтобы вернуть контроль над зданием. На помощь вызвались бойцы недавно образовавшегося батальона «Азов», на знаках различия которого присутствует как украинская, так и нацистская символика. В результате столкновения погибло несколько мариупольских милиционеров, мирных жителей и украинских военных, еще больше получило ранения. Занятое здание сгорело после сильного обстрела со стороны украинских структур. Тем не менее, украинские силы покинули город после всего. Через два дня, 11 мая, сепаратистские активисты организовали в Мариуполе ряд избирательных участков для проведения референдума о будущем Донецкой области. Согласно рассказам моих друзей, и официальным итогам, большинство мариупольцев приняло участие в референдуме, и большинство участвовавших проголосовало утвердительно по единственному вопросу — «Поддерживаете ли Вы акт государственной самостоятельности Донецкой Народной Республики?» Сторонники такого решения большей частью ожидали, что Донецкая Народная Республика войдет в состав Российской Федерации путем второго референдума, который состоится в течение нескольких месяцев.
Бойцы батальона «Азов». Символ в середине — это зеркальное отражение нацистского вольфсангеля, а солнечное колесо на фоне — белый вариант «Черного Солнца», который являлся символом нацистского СС. Источник фото.
Горящее здание городского управления милиции в Мариуполе 9 мая 2014 года. Источник фото.
Мариупольцы голосуют на референдуме 11 мая 2014 года. Источник фото.
Такой референдум впоследствии так и не был проведён, даже в тех частях региона, которые остались под ДНР. В Мариуполе второму референдуму все же помешало возвращение украинских сил в июне. Завязались более ожесточенные уличные бои, однако Мариуполь избежал артиллерийских перестрелок, разоривших районы близлежащих городов. Ополченцы и активисты ДНР в Мариуполе в конечном итоге были подавлены. Политики и силовики, перешедшие на сторону ДНР, были уволены или задержаны. Таким образом пала ДНР в Мариуполе. Однако силовое удержание Мариуполя с решающей поддержкой Запада украинским правительством не вернуло себе сердца граждан. Большинство продолжало надеяться на присоединение к России еще как минимум два-три года, утверждают мои друзья. В конце концов, удовлетворенность развитием города и страх войны возобладали над мариупольцами, а стремление войти в состав России угасло. Бои в регионе тем временем, конечно, не прекращались. Украина считала территорию, оставшуюся под ДНР с решающей поддержкой России, включая город-миллионер Донецк, оккупированной, в то время как ДНР придерживалась той же позиции по территории Донетчины, оставшейся под Украиной, включая Мариуполь. Перемирия не соблюдались. Кровь продолжала течь.
Накануне 24 февраля 2022 года все четыреста тысяч мариупольцев хотели жить. В городе не было боев с 2015 года. Местная экономика процветала. Мариупольцы в общем возражали присутствию в городе солдат, особенно бойцов батальона «Азов», несколько лет назад интегрированного в состав Национальной гвардии Украины. Горожане также возмущались последними правительствами Украины из-за ряда национальных ограничений использования русского языка. Эта политика вызывала большой гнев в Мариуполе. Мариупольцы выражали свое недовольство тем, что поддерживали пророссийские партии на выборах. Подавляющее большинство желало или хотя-бы не возражало оставаться в составе Украины. Оно не желало переворота своего благополучного состояния, переворота мира. Оно больше не мечтало присоединиться к России. Однако российское руководство не утрудило себя опросом мариупольцев. Рано утром 24 февраля началось наступление на Мариуполь с нескольких направлений.
В течение двух недель Вооруженные силы Российской Федерации вместе с подчиняющейся им Народной милицией ДНР взяли город в кольцо. Боевые действия сделали въезд и выезд из города невозможными и повредили систему электроснабжения. Оставшиеся жители оказались отрезаны от внешнего мира. Мариуполь, по сути, стал черным ящиком. В понимании моих друзей, вот как увечились или погибли десятки тысяч, как были разбиты надежды еще множества, почему сегодня Мариуполь не столько город, сколько труп.
Вкратце — стреляли везде, с каждой стороны, и стрельба не стихала. Военные России и ДНР обстреливали «предполагаемые» украинские позиции. Они накрывали многие точки, где могли находиться украинские военные. Первые не прицеливались тщательно и не «проверяли» каждую цель, ничего подобного. С другой стороны, украинские военные, как правило, наносили удары по противнику с позиций, с которых было виднее всего — с верхних балконов жилых домов, куда они заходили, мягко говоря, без приглашения. Такой образ ведения боевых действия в густонаселенной городской среде привел к немыслимым гибелям и разрушениям, однако кошмар не обескуражил ни одну из сторон. Каждая сторона преследовала «высшую» цель.
Боевые действия в Мариуполе. Источник фото.
Стоит еще мучительный вопрос эвакуаций из Мариуполя. Мои друзья не знают, нарушали ли силы России и ДНР согласованные гуманитарные коридоры, то есть точнее, не открывали ли эти силы огонь по мирным жителям, бегущим из города. Это потому, что ни друзья мои, ни их знакомые не добрались до этого этапа. Вести о коридорах не доходили до большинства жителей города, вспоминают мои друзья. Коридоры для них могли также быть фикцией. Мои друзья никогда не увидели эвакуационных автобусов, о которых объявлял мэр Мариуполя, сам который неделями притворялся миру, что он оставался в городе, хотя на самом деле он уехал вскоре после 24 февраля. Мариупольцы пытались выезжать колоннами, которые сами организовывали, но их разворачивали украинские военные на блокпостах. Таким образом, десятки тысяч жителей, в том числе мои друзья и их окружение, оказались в ловушке без проточной воды, газа, электричества, еды пока военные России или ДНР не взяли их кварталы и выпустили гражданских.
ЛЮБИМЫ ДО СМЕРТИ
Мне кажется, что есть важный момент, который нужно понять. Характер битвы за Мариуполь не означает, что та или иная армия по своей сути «порочна», равно как и страна или нация, стоящая за этой армией. Нет, все армии действовали во имя патриотизма. Каждая ставила «интересы» государства и нации на первое место. В этом смысле, мы, люди с каждой стороны, вполне можем продолжать восхвалять подвиги наших «защитников» и оплакивать потерю «своих», то есть мариупольцев. Наш патриотизм всех нас удовлетворяет, получается, кроме этих самых «своих», которые, видимо, оказались ничьими.
Наш патриотизм подставил мариупольцев, потому что благодаря ему военные цели возобладали над жизнью гражданских. Войска России и ДНР должны были срочно взять Мариуполь, чтобы ликвидировать там сопротивление противника и установить полный контроль над побережьем Азовского моря от Крыма до Донбасса. Было важнее справиться с задачей быстро и полностью, чем беречь мирных жителей за счет больших потерь среди военных в перестрелках более выборочных, зато на меньшем расстоянии. Во всяком случае, шла война, а на войне люди гибнут. Тем временем войска Украины должны были как можно дольше затянуть сопротивление в Мариуполе, чтобы отвлечь силы противника с других направлений и нанести противнику как можно более значительные потери. Несмотря на то, что противник мало проявлял пощады, удерживать мариупольцев в качестве живых щитов было предпочтительнее, чем вообще не иметь щитов. Украинские военные не давали людям покидать город вероятно и по идеологическим причинам. Противник окружал город и было вполне возможно, что мирные жители останутся на подконтрольной противнику территории или поедут дальше, так или иначе не возвращаясь на родину в тяжелый для нее час, что считалось бы определенными украинскими военными предательством. В любом случае, шла война. На войне люди гибнут.
Но, как подчеркивают мои друзья, мариупольцы не хотели бы погибнуть. Они хотели бы вообще избежать всего этого испытания. Мои друзья мне говорят, что они предпочли бы, чтобы их друзья остались живы, нежели «освобождены». Они предпочли бы, чтобы дети не остались сиротами, присвоению Мариуполю звания «Города-герой Украины» в честь «героизма» его жителей. Осиротевшие дети почти наверняка предпочли бы иметь родителей, а не героев какой-либо страны. Однако у них родителей нет, потому что такое не было в интересах ни одной из воюющих наций.
Читая это эссе, возможно, граждане Украины, или стран, поддерживающих Украину в военном или политическом отношении, и граждане России, в том числе жители уже присоединенной ДНР, испытывают тревогу при мысли о том, что наша собственная сторона несет большую, чем минимальную, ответственность за ужас, происшедший в Мариуполе — кем бы та «наша сторона» ни была. Все то, что я упомянул, это, конечно, только начало. Мои друзья мне рассказали о других преступлениях против мариупольцев той и другой стороны, но я не стал описывать эти еще более жуткие случаи, так как для хода событий в целом они не имели центрального значения — кроме как, естественно, для жертв, чьи судьбы были сломаны. Я правда надеюсь, что мы, которым посчастливилось оказаться вовне, все еще способны жалеть.
Тревога, которую мы должны испытывать, исходит из логического следствия «неминимальной» ответственности, а другими, более точными словами — вины. С одной стороны, если бы те из нас, кто является гражданами России, относились более скептически к нашим предположениям о ситуации, то мы бы поняли, что мариупольцы не мечтали об «освобождении» и никогда в жизни так бы не восприняли битву за город, пока они живы. Мы бы также поняли, как только началось «освобождение», что по ходу дела наши войска «освобождали» их не только от украинской власти, но и от их домов, от их близких и, в конечном счете, во многих случаях, от их пребывания на этой земле. С другой стороны, если бы те из нас, кто является гражданами Украины или стран Запада, больше подвергали сомнению наши собственные предположения, то мы бы поняли, что не Россия, по крайней мере не Россия одна, мешала мариупольцам спасаться от боев. В конце концов, при любом из этих сценариев сегодня больше мариупольцев оставалось бы в живых.
Однако их уже нет, потому что мы ни разу не подвергли сомнению свои предубеждения. А почему нет? Почему мы не замечали, как с нашей стороны совершались акты объективной жестокости? Почему мы так легко, может быть, слишком легко, замечали, когда враг причинял страдания, а когда наши соотечественники делали то же самое, мы ничего не видели?
ИСТИНА ЭТО БОЛЬ
Мы никогда не видим собственного отражения в крови, потому что наше зрение затуманено болью. Так с самого начала. В тот первоначальный момент смятения мы все почувствовали посягательство на нашу идентичность, на наших близких, на наш дом. Нам стало больно. Но больно нам стало порознь, потому что мы болели за разные идентичности, за разных близких и за разные дома, по крайней мере, нам так казалось. Мы почувствовали, что угроза исходила друг от друга, потому что, к сожалению, природа человека такова, чтобы бояться «другого». Природа человека также и предполагает отворачиваться от «другого». Мы роковым образом прекратили наши контакты друг с другом, не то чтобы они были особенно тесными изначально. Мы пришли к убеждению, что мы одни, ведь «другой» лишился своего человеческого облика. «Другой» в нашем видении лишился собственного сознания, собственной нравственности, правомерности собственных потребностей и, наконец, права на жизнь. Ибо по мере того, как разворачивалось насилие, «другой» безвозвратно приобрел облик «врага». Боль от первоначального триггера, а затем боль от насилия заперла нас и «врага» в отдельных мирах.
Произошло физическое разделение, безусловно. К концу лета 2014-го года в Донецкой области появилась пропитанная кровью линия фронта, отделяющая Донецк от Мариуполя и Киева. Эти города оказались в руках противоположных «сторон». Пересекать линию соприкосновения было трудно и, возможно, опасно. Люди в основном перестали иметь дело с теми, кто жил за чертой, и даже когда-либо их видеть.
Однако смертельное разделение было психологическим, ибо люди с обеих сторон пришли к пониманию, что город по ту сторону фронта в регионе, будь то Донецк или Мариуполь — «оккупирован», и убедились, что «освобождение» этого города — дело, за которое стоит умереть, дело, за которое стоит убить. Явно несовместимы, эти новые мировоззрения, которых яро придерживались, вместе низвели города и их жителей к положению фактических объектов «освобождения». Донецк, Мариуполь и другие города региона лишились права на мир. Их жители лишились права на жизнь. Более того, не только они, как мы увидели, к большому сожалению. Ведь психологическая пропасть проходит и между Киевом и Севастополем. Она проходит между Харьковом и Белгородом. Да, она даже проходит между Москвой с одной стороны и Брюсселем и Вашингтоном с другой. Донецк, Мариуполь, Харьков и другие города, уже оскверненные войной, предвещают гораздо более полное разрушение, которое неизбежно ожидает всех остальных нас, ожидаем мы этого или нет, если не посмотрим за своими антагонистическими мировоззрениями друг другу в глаза.
Донетчина поделилась и разделенные территории стали «оккупированными» той или иной стороной. Источник изображения.
Все же, мы туда не смотрим. Наши взгляды никогда не встречаются. Мы остаемся отдельно взаперти в ложных мирах невинности и справедливости. А стены этих тюрем толсты.
Когда нашу сторону обвиняют во зле, наша первая реакция — отвергнуть данное сообщение как ложное. Это так, даже если холодная военная логика указывает на ответственность нашей стороны, даже если свидетельства очевидцев говорят о том же, даже если за все долгие годы войны накопилось множество таких свидетельств о подобных случаях, что повышает вероятность того, что по крайней мере общий знаменатель этих рассказов соответствует истине. Нашей слепоте, конечно, способствует тотальная раздвоенность информационного пространства в результате повсеместно предвзятых средств массовой информации и социальных сетей, раздробленных на эхо-камеры. Эта огромная невидимая стена, разделяющая информационное пространство, скрывает показания очевидцев, противоречащие нашим предубеждениям, таким образом, что нам попадаются одни искаженные или откровенно ложные противоположные «показания» о правонарушениях, в самом деле совершенных нашей стороной.
Но еще пагубнее то, что даже если такие «неблагоприятные» свидетельства каким-то образом до нас доходят, и даже если мы каким-то образом отбрасываем свое идеологическое предположение о безупречной добродетельности своей стороны, мы не приступаем к покаянию. Нет, вместо этого мы считаем трупы. Мы подсчитываем, сколько «их» умерло по сравнению с тем, сколько «наших». Если «наши» числа большие, то «их» погибшие не имеют значения. Если «наши» числа оказываются меньшими, то мы подбираем какую-то другую меру, по которой «выйти вперед», возможно, продолжительность наших испытаний во времени. Так или иначе, «их» мертвые не имеют значения. Мы говорим: «Но посмотрите, что они натворили с нами!» Как следует, «их» несчастье действительно не так уж ужасно «объективно». На самом деле, оно вообще ничего. Может быть, если уж на то пошло, это несчастье заслуженно.
Мы убеждены, однако, что сами не заслуживаем страданий. Мы правы, естественно! Но только отчасти, потому что истина в том, что никто не заслуживает страданий. Признание этого поначалу может быть таким болезненным, как наша актуальная реальность, однако истина в том, что страдания той стороны не более заслужены, чем наши собственные. Истина в том, что дети ни с одной из сторон не «заслуживают» войны и смерти. Истина в том, что тем не менее с обеих сторон дети погибли, и мы претерпели непостижимое горе.
Истина, в конечном счете, в том, что, охваченные собственной болью, мы упускаем из виду боль, которую причиняем другой стороне, а иногда и непосредственно «своей». Мы отводим глаза и закрываем сердца, в то время как продолжаем убивать друг друга, включая своих детей. Мы игнорируем, оправдываем или наслаждаемся страданиями, которые причиняем.
Итак, мы продолжаем гибнуть. Да, хоть мы можем и не знать истину, истина нас не щадит. Неважно, что мы не видим истину такой, какая она есть, что вместо этого мы «знаем» другую «истину», что мы все настаиваем на своей невиновности. Видим мы кровь на своих руках или нет, она там есть, и мы будем продолжать страдать от последствий, потому что у истины есть ужасное лицо тоже. Это лицо — безумная спираль насилия, которая будет продолжать прокладывать путь разрушения, вращаясь все с большей злобой и бешенством, пока либо мы наконец не пробудимся, либо никого не останется. Эта спираль насилия является и плодом боли, которую мы испытали, и семенем боли, которую мы испытаем в будущем. Если боль — душа войны, то эта спираль — ее грубое тело, с каждым днем все более поврежденное и лютое.
Неконтролируемое насилие укрепляет убеждения обеих сторон в том, что сосуществование просто невозможно. Каждая сторона становится более уверенной в том, что другая представляет неумолимую угрозу ее безопасности. Преобладает страх. Нет никаких предположений о разумности другой стороны, поэтому каждая сторона решает, что единственное решение состоит в том, чтобы победить угрозу, то есть чтобы полностью уничтожить врага. Такова логика помешанного мозга войны, порабощенного телом, но делающего хозяина все более отчаянным.
И стала спираль насилия действительно отчаянной. Она опустошила Мариуполь одним из своих самых гневных поворотов. Помимо масштаба ущерба, этот случай примечателен тем, что обе стороны несут четкую ответственность за произошедшее. Такое менее очевидно в обстрелах Донецка или Харькова, например, когда украинская или российская армия соответственно обстреливают город по прихоти, зато мирным жителям позволено эвакуироваться в тыл (это не к тому, что данные ситуации чем-то менее ужасны). Я не вижу никакой добродетели в том, чтобы судить, какая сторона «более виновна» в участи Мариуполя, ведь, по сути, у каждой была возможность сохранить жизнь мариупольцам, и каждая поступила иначе. Этот факт следует осознать, поскольку он разоблачает миф о «невинной» войне и «неизбежной» гибели, который составляет ядовитый, зато опьяняющий воздух наших ложных миров.
Истина была прямо перед нашими глазами. Свидетельства тысяч выживших находятся в открытом доступе. Все это есть. Однако мы искали, верили и оплакивали лишь часть истины, потому что остальная часть тем или иным образом «оправдала бы врага». В самом деле, осмелюсь утвердить, мы все отнеслись как к «врагам» даже к большинству мариупольцев за их нежелание истечь кровью и умереть за наши иллюзии в аду, созданном нами. Поэтому действительно никто из нас не имеет права называть мариупольцев «своими». Мне правда жаль, но так есть.
ИСТИНА ОСВОБОДИТ
Чтобы положить конец презрению и апатии к человеческой жизни, остановить спираль насилия, отдать себя истине, я умоляю нас вновь отнестись друг к другу не как к врагу, а как к людям, которыми мы есть. Боль в сердце войны перерастает в страх и недоверие в ее нервном центре, потому что мы отказываемся коммуницировать, сотрудничать, сочувствовать, проявлять милосердие друг к другу. Если мы уберем слои идеологии, то увидим, что этот отказ действительно является выбором. Пока мы выбираем отказываться друг от друга, мы выбираем войну. Но война не является неизбежной и никогда не будет такой.
Да, мы уже зашли далеко, я знаю. Мы зашли кошмарно далеко, но как бы далеко мы ни зашли, сущность войны никогда не изменится. Скорее, станет только более необходимым нам измениться, принять друг друга как людей, не менее обездоленных и уязвимых, чем мы сами. Станет еще более насущно необходимым нам вернуть себе веру друг в друга, обе стороны, вместе. Только добросовестность избавит нас всех от этого ада. Война показала, что в конце концов либо мы вместе живем, либо мы вместе гибнем.
Давайте начнем с коммуникации друг с другом. Пусть каждый из нас поговорит с кем-то с другой стороны. Понимаю, может казаться, что после стольких смертей не о чем говорить. Это не так. Давайте поговорим обо всей жизни. Поговорим о себе, поговорим о детях наших городов, еще живых, поговорим о наших соотечественниках в погонах, которые пока на этой земле, но каждый день ходят вблизи долины смерти. Сколько еще людей должно умереть, пока мы не начнем считать своих живых с той же бережностью, что и наших погибших?
Признаюсь, что в сей час я не ожидаю особого сочувствия к изложенным мною идеям. Я не ожидаю большого понимания. Я смиренно прошу нас очистить свои души от злобы и узнать от других, что война, в своей основе, не является злом одного человека или стороны, а только болью, болью, которая мрачным развитием событий, втягивающим всех, порождает еще большую боль, и еще большую, и большую. Я должен пояснить, что это не к тому, чтобы проигнорировать тех, кто извлекает выгоду из чужой боли. Такие подлецы, как правило, держат бразды правления со всех сторон и несомненно играют влиятельную роль в трагедии, но в конце концов они — оппортунистические нахлебники, так сказать, а не главные герои. Последние — это мы, которые жили честно — или хотели бы так думать.
Ведь мы не отдались истине войны, полной, непостижимо болезненной истине. Однако я прошу нас так сделать. Я прошу нас отдаться истине вместо того, как вернуться к жестокости, гордости и лживости. Я верю в нас. Я глубоко верю, что мы можем превзойти свои жестокие инстинкты. Я верю, что мы можем осознать, что истина превосходит страну. В самом деле, пока мы уклоняемся от истины, мы уничтожаем свои страны. Я молюсь, чтобы нам это стало видно. Я молюсь, чтобы мы увидели истину и освободились от страшного ига войны!
